Многие правды о китайских овощах в России... / Мы же в России живем… / окончание

Начало

Правда народная

В скромном двухэтажном здании администрации села шумно и нервно. По коридорам бегают полные, одетые в яркое женщины с напряженной ниткой губ и спрашивают, что делать с народом. Вообще-то я хотела поговорить с сельским главой в присутствии фермеров — тех самых арендаторов, кто пытается продолжать дело китайцев и работать на местной земле. Но хлопотливый Игорь объявил народный сход. Теперь внизу под окнами шумит толпа, желающая рассказать, «что наболело».


Арендаторам это собрание явно не в кассу. Сейчас в теплицах самый сезон. Только что закончили дела с помидорной рассадой, надо сажать огуречную. Но в маленьком местном конференц-зале сидят все — пятеро крутых мужиков с умными глазами. Они одеты в грязную рабочую рванину, но глаза не спрячешь. В любой толпе эти умные глаза будут заметны, как ананасы среди яблок.

— Тут сидят представители фермеров со всего Львовского района. Все, больше никого нету, — голосом грустного конферансье объявляет глава местной администрации Виктор Бабкин, высокий худощавый пенсионер с лицом унылым и пуганым. — Они платят налоги, всем занимаются по правилам.

— Пытаемся заниматься, — уточняет один из мужиков и яростно стучит кулаком по сиденью. — Мы пытаемся. А нам мешают, мешают и мешают!

— У меня там трактор с рассадой стоит, а мне здесь сидеть надо, — на высокой ноте взвывает его сосед.

— А чего же вы приехали?

— А как не приехать? — воют мужики. — Ты не приедешь, а тебе скважину забетонируют.

— Почему вас так мало? Это же сельскохозяйственный край?

— Умалишенных больше нет, — блестя исподлобья живыми глазами, коротко говорит чумазый глава крестьянско-фермерского хозяйства Дробчек.

— Это невыгодно?

— Почему? Выгодно, кто работает. Но это ж с утра до вечера надо ковыряться в земле в этой.

— Что вы думаете о ваших предшественниках-китайцах?

Фермеры дружно усмехаются.

— Вот депортировали их, давайте посмотрим, сколько будут огурцы стоить, — мрачно и веско говорит круглощекий бурят Лим. — Сравните с прошлогодними ценами, и тогда все будет ясно.

— Сейчас уже можно сравнить: 140 рублей кило. Огурцы. Тепличные. В прошлом году на опте первый огурец 45 рублей стоил.

— Объемы упали. Вот и все. Если еще и нас похерят, тогда вообще…

— Так ведь народ говорит, что китайцы землю портили?

— Да у нас к ним не было никаких претензий! — взрывается Этман, лохматый седеющий толстяк в кирзовых сапожищах. — Чего вы вообще у нас спрашиваете? Власть их пустила, а мы чего? Они у меня на земле работали — никаких претензий. Вот их выгнали, и никто не может сказать, что в них плохого было. Покажите, что они загубили землю. Никто не показывает. Тогда о чем мы вообще говорим!

— Так вы за кого в этой истории?

— Я за то, чтобы все было по закону. А не так, как кому-то захотелось, — с тонкой ухмылкой отвечает умный Дробчек.

— Китайские хозяйства были эффективны?

— Ихние? О-очень эффективные.

— Наши так не смогут, — усмехается еще один фермер.

— У них два китайца за день теплицу ставили, — подпрыгивает от возмущения Этман, — а у меня десять человек за два дня только-только пленку натянули. О чем говорить?

— Вот у нас стояла теплица с редиской. Начались морозы. Ее нужно было топить. Все напились, проспали, теплица вымерзла полностью. Урожай погиб.

— Кто у вас сейчас работает?

— Мы своих привозим с Тихорецка, — говорит Дробчек.

— А здешние?

— Не, местные не хотят.

— Почему?

Повисает напряженная пауза. Я поворачиваюсь к женщине-администраторше с громким голосом и ярко накрашенными губами.

— Почему люди уезжают, не работают здесь?

— Кто у нас уезжает? — взвивается администраторша. — Работы у нас нет, это да. Работа есть в городе. Утром все туда едут, вечером возвращаются. Дорога жизни. Все работают там, где платят.

— Не там, где платят, а там, где условия создают! Вы тут хотите народ совсем на колени поставить? — фермеры начинают говорить хором.

— Не мы хотим, а закон Краснодарского края, — важно режет администраторша.

Против закона фермерам возразить нечего. Мужики начинают мрачно исследовать дырки на рукавах.

— Да и как можно работать, когда народ тебя просто ненавидит, — роняет в сторону один из фермеров.

Все снова начинают орать:

— У нас собаку пристрелили. Прямо грохнули пулей в голову. Пленку сняли с теплицы. Унесли…

— На моих теплицах дом был полностью жилой. Его разбомбили весь. Крышу сняли. Срезали провода…

Тем временем на маленькой площади перед администрацией шумят собравшиеся. Человек десять. Всего же в большом старинном Львовском народу около пяти тысяч. Это исконный земледельческий центр России, можно сказать, ее черноземное сердце. Если глянуть окрест, увидишь черные плоские поля, увитые лентами мелких речушек, блаженно разлегшиеся в тепле прозрачного мартовского солнца. Все здесь устроено как одна огромная теплица, заботливо укрытая прозрачным полиэтиленом неба.


Народный сход села Львовское наглядно демонстрирует результат многолетнего и яростного одиночества людей, которые давным-давно запутались в хитросплетениях законодательной логики и отлично понимают свою ослепительную трудовую ненужность. Все, что обещают закон и здравый смысл нормально организованного хозяйства, давно летит мимо них, свистя в свежем кубанском воздухе чужим счастьем востребованности. Их главная работа — ненавидеть всех: власть вообще, местную администрацию в частности, арендаторов, китайцев. Это крикливый сельский базар, в котором нет ни смысла, ни логики. Все воюют против всех. Один из этапов военных действий сейчас закончился мнимой победой: китайцев, врагов номер один, все-таки выгнали. Но на их место пришли арендаторы — это враги номер два. Единственный друг народа, президент, далеко, и добраться до него трудно. Народ поет про бурлаков на Волге, песню столетней давности, и не видит оснований менять слова. Пока война длится, а песня поется, земля будет стоять непаханой, а любые попытки ее обрабатывать будут восприниматься как еще одна форма воровства и изощренного надувательства.

— За что вы так не любили китайцев? — спрашиваю почтенного бородатого старика Владимира Алексеевича.

— Как за что? Травили людей!

— Но все анализы дали хорошие результаты. Никаких нитратов выявлено не было. Вы не доверяете контролирующим органам?

Владимир Алексеевич убедительно режет воздух ребром ладони.

— Совершенно верно. Доверия вообще никакого нету. Наш глава взял и съел помидор. Вроде как — смотрите, я ведь живой после этого. Я ему тогда честно сказал: все это вранье, показуха.

Ольга, из самых крикливых, звонко и привычно витийствует, радуясь наличию аудитории.

— Властям нужно обратить внимание на таких, как я. Во Львовке не лентяи живут, а трудяги. Мы сами могли бы кормить и себя, и всех.

— Так в чем проблема?

— Не обращают на нас внимания, вот проблема, — Ольга складывает губы бантиком и важно кланяется на все стороны, чтобы всем было слышно. — Я пришла в сельсовет: «Дайте землю». Бабкин сказал: «Обращайся в администрацию». Я обращалась. Меня отправили в управление сельского хозяйства, а сельское хозяйство отправило меня домой, потому что я финансово неспособная. Кого-то поддерживают, а кого-то нет. Хотя закон гласит совсем другое. Что нужно? Владимир Владимирович Путин нам здесь очень нужен. И спасибо Игорю Дударчуку, что он убрал отсюда китайцев. Россия для россиян. Село Львовское для нас.

— Виктор Владимирович, — я снова иду к сельскому главе, — вот женщина говорит, что она хочет работать. Что ей делать?

Бабкин обреченно и устало разводит руками.

— Землей распоряжается Северский район. Неоднократно об этом говорилось, но никаких заявлений не было. Только слова. Кто хочет, тот работает.

— А я хочу! — снова встревает Ольга, — вот посмотрите на меня (демонстративно кружится на месте). Двадцать лет с этими бумажками хожу, а результата ноль.

Я постепенно начинаю понимать путаный механизм здешнего предпринимательства. Чтобы получить землю, нужно иметь средства. Средства можно получить в банке. Но банк выдает кредиты только под залог земли. По этому заколдованному кругу сельский народ ходит вот уже двадцать лет. Но дело, похоже, не только в этом.

— А я, может, сад хочу посадить. Красивый такой сад. И жить в нем, — продолжает горластая Ольга. — Вот китайцам дали, а мне не дают. Чужие, наверно, больше платят. Теперь они уехали, и никакого сада не будет. Все. Одна пленка на полях осталась.

— Ну, пленку, наверное, можно убрать?

— И кто ее будет убирать?

— Вы. Это же ваша земля. Один субботник — и все дела.

— Вы неправильно ставите вопрос, — строго вмешивается в разговор Дударчук. — Это работа администрации. На сессии надо поставить вопрос о выделении средств и решении этой проблемы. Это не наша работа.

— Знаете, — негромко замечает Дробчек, — я тут объявление давал в местной газете. На работу приглашал. Никто не пришел. А я не на субботник звал. Я деньги платил.

— Правильно. Потому что народу проще ничего не делать, чем получать гроши, — резюмирует Саша.

— Где свои не смогли пробить, там чужой пробивает, — вступает Владимир Алексеевич. — Это коррумпированность властей. Вот вы как сюда попали? — обращается он к фермеру.

— Занимался заготовкой сельхозпродукции, — миролюбиво объясняет тот.

— Ага, да ты перекупщик!

— Не может человек и выращивать, и реализовывать одновременно, — фермер спокоен и терпелив. — Если вы будете это совмещать, прогорите с чем-нибудь обязательно. Я покупал помидоры у китайцев и возил их в Москву. Все. В Москве всех устраивало качество.

— А анализы делали?

— Везде делали. И в Краснодаре, и в Москве.

— Да вы там все проплатили!

— Ничего я не проплачивал, — обижается фермер.

— Не верю!

— А вы сами пробовали начать производство?

— У меня дома теплицы, я всю жизнь этим занимаюсь. А в аренду брать у меня уже возраст не тот, — теперь обижается Владимир Алексеевич.

— Ну вот, человек решился. Что же вы его клюете?

— Мы не клюем. Я просто говорю, что это неправда, что он делал анализы. Еще посмотрим, как дело пойдет. Сейчас он завезет эти китайские химикаты…

— Вы завезете китайские химикаты?

— Нет, у меня договора со здешними организациями, которые будут поставлять местные удобрения, сертифицированные Российской Федерацией.

Я слушаю крикливый и звонкий гомон и пытаюсь представить себе жизнь этих людей. После падения колхозов местные получили земельные паи, которые легли на их плечи грузом бессмысленным и неподъемным. Одна крестьянская семья никогда такой участок обработать не сможет. Нужны техника, семена, рабочие руки, то есть деньги. Но денег на селе нет. А значит, нет и работы. Роскошная краснодарская земля или пустует, или сдается в аренду. Из серьезных предприятий во Львовке худо-бедно существуют два: Краснодарская крупяная компания и странное место, где вьют морские канаты. Местные жители оказались предоставлены сами себе. С одной стороны, им говорят: развивайтесь, работайте, создавайте свои сельскохозяйственные фирмы. С другой — законодательный механизм устроен так, чтобы превратить предпринимательство в отчаянный героизм. Этот парадокс в буквальном смысле сносит людям крышу. Здесь, в скромном заурядном селе Львовском, передо мной разворачивается вся сказочная география русской жизни, состоящая из трех китов-небодержателей: народа, власти и фермеров-одиночек. Каждый из трех китов играет положенную ему роль: народ дичает и утешает себя сладостными мечтами о садах и недостижимой справедливости, власть молчит, а фермеры яростно работают, сопротивляясь наступающему со всех сторон безумию.

— Вы сильно рискуете, когда начинаете работать на земле? — пытаюсь я понять, что творится в головах моих героев-одиночек.

— Конечно! Денег под проценты столько заняли, что, если ничего не вырастет, потом всю жизнь не расплатимся, — говорит Дробчек, покусывая воротник собственной куртки.

— А какие у вас ставки?

— Да вы что? — рычит нервный Этман. — Вы не в этой стране живете, что ли? Не знаете, какие ставки?

— Вот такие варианты приходится изобретать, — Дробчек выделывает грязными ладонями причудливые фигуры над головой. — Надо взять машину в кредит, чтобы потом поменять ее на ящик семян. А прийти так просто, сказать по-честному: помогите, дайте нам семена — нет. Вот у меня, допустим, кредита на сегодняшний день два миллиона. Полмиллиона под 18%, а все остальное выше, до 26. И все еще пытаемся как-то бороться.

— Так это хороший процент, — завистливо комментирует еще один фермер. — Есть легальные ростовщики, под 7% в месяц дают деньги. Хошь бери, хошь нет.

— Прижмет — будешь брать и эти деньги.

— А вы сможете отбить кредит?

— Пятьдесят на пятьдесят. Чистый риск. Вот мы сейчас рассаду заказали на 170 тысяч и семян купили на 300 тысяч. Высадим, будут морозы — все. Полмиллиона похоронить.

— Есть в собственности машины, квартиры, которые потом продадутся, — меланхолично добавляет Лим.

— А что нужно сделать, чтобы было по уму?

Фермеры мрачно замолкают и снова начинают исследовать собственные засаленные рукава. Вопрос этот для ребят явно праздный. От них ничего не зависит. Желание производить помидоры здесь не более чем безумная прихоть, не вписанная в местный социальный проект.

— Не мешать нужно людям, а помогать, — устало подает голос фермер. — Хотя бы просто не мешать.


Правда Лени Уткина

— Вы что, действительно думаете, что китайцев отсюда эта инициативная группа выгнала? — спрашивает меня Уткин. — Да нет же. Это просто перед Олимпиадой зачистили мигрантов.

Только что закончился народный сход, мы еле держимся на ногах от усталости и едем в Северскую ужинать и разговаривать за жизнь.

Имя Леонида Уткина в окрестностях села Львовское звучит примерно так же, как в сказке про Кота в сапогах — имя маркиза Карабаса.

— Чьи это теплицы? — спрашиваю я, проезжая мимо бурно копошащегося по хозяйству народа.

— Леонида Николаевича Уткина.

— Чья это земля?

— Леонида Николаевича Уткина.

Мифический Леонид Николаевич — самый крупный землевладелец в окрестностях Львовского. Минувшей осенью он оптом по бросовой цене купил 260 га местной земли у плачущего Дуна, чем спас того от полного разорения и возбудил яростную ненависть всего села. Впрочем, у тех, с кем Уткин работает, он пользуется абсолютным уважением. Со всех сторон в его необъятных угодьях слышится почтительное: «Леонид Николаевич велел. Леонид Николаевич купил. Леонид Николаевич принял решение». Уткин представляется мне крупным мужиком с пузом и мятым галстуком из бывших колхозных председателей. Старый уазик он сменил на новый джип и теперь мечется по своим владениям, решительно ступая в жирную краснодарскую грязь высокими болотными сапогами.

Какие-то люди, работающие на его хозяйстве, по цепочке передают, что Леонид Николаевич хочет поговорить с журналистом. Через ту же цепочку договариваемся встретиться вечером у главы села. Не пришел Леонид Николаевич, думаю я, окидывая глазами пятерых собравшихся вечером фермеров. Никаких галстуков и мятых пиджаков. Веселые матерые мужики, покрытые слоем неотстирываемой кубанской грязи. Только в углу сидит аккуратный молоденький паренек с лицом старательного детдомовца — большие глаза с мальчишескими, загнутыми вверх ресничками, короткая стрижка, детские круглые щеки.

— Вы Леонид Николаевич Уткин? — наудачу спрашиваю у паренька.

Навстречу поднимаются густые реснички:

— Можно просто Леня.

Черт возьми, похоже, это и есть мой положительный герой!

Лене Уткину скоро исполнится 28. Есть жена и дочка. Обе красавицы и умницы, правда, Леня их почти не видит: связаться с теплицами — значит обречь себя на три часа сна в сутки и бесконечную работу, работу, работу. Эти самые теплицы буквально свалились на голову Лене прошлой осенью. До той поры он никогда ничего не сажал, не сеял, а мирно и тихо торговал сельхозпродукцией. Собственно говоря, так Леня и познакомился с местными китайцами — покупал у них помидоры и гнал фуры в Москву, Екатеринбург, Новороссийск. С китайцем Дуном Леня быстро подружился. Они принадлежат к одной человеческой породе трудоголиков, которым все нипочем, пока есть голова на плечах. Вообще Леня китайцев уважает.

— Они готовы были работать круглосуточно, понимаете, — объясняет Леня, ведя машину по темному шоссе. — Весь день на ногах, а потом я ночью им фуры пригонял, так они до утра готовы были ящики грузить. Когда спали, не знаю.

— Как вы решились купить землю? Вы же никогда на ней не работали, — спрашиваю я.

— А выгодно было очень, — здраво рассуждает Леня. — Дун же понимал, что если он не продаст, то все потеряет. И продавал очень дешево. Но хотел, чтобы только я у него купил. Никому больше не доверял.

— Почему?

— Потому что я несколько лет у него помидоры покупал. В рассрочку, на слово. И я его не кинул ни разу. Я не могу кинуть человека, который мне доверяет. Вообще не могу кидать. Тот, с кем ты работаешь, он тебе как… нет, ближе, чем брат. Если мы вообще хотим, чтобы у нас чего-то там работало, только так можно. Все должно быть прозрачно. Доверяешь — тогда все будет. Без проблем.

«Без проблем» — это любимое присловье Уткина. Он говорит это так, будто разбивает бокал с шампанским: решительно и бесповоротно. Если Уткин сказал «без проблем», значит, так и будет.

— Я из очень бедной семьи, — неторопливо и очень достойно рассказывает Уткин, — меня мама одна воспитывала. Денег не было совсем. Я начал с мобильных телефонов, в 16 лет. Просто взял тумбочку старую, поставил на рынке и сверху положил телефон. Мой. Потом друга одного. И без проблем.

История Уткина — это специфическая история отечественного бизнеса, диковатого и причудливого. Продажа мобильных телефонов, добыча цветмета из старых автомобилей — таков наш путь самурая. Несколько раз Уткина кидали партнеры. Несколько раз — государство. Леня продавал машину и квартиру, оставаясь в буквальном смысле без гроша.

— Я в 10-м году купил пшеницу, загрузил фуры и погнал в Новороссийск, скупщику, — с веселым дворовым акцентом рассказывает Уткин. — У меня машины дошли до границы, а там раз — шлагбаум. Все. Дальше не едем. Оказывается, было принято такое решение, что Краснодарский край не будет вывозить продукцию. И никому не сказали, никого не предупредили. Я гоню машины назад к поставщикам: так и так, Новороссийск не принимает. А они мне: не, нам эта пшеница не нужна, нам деньги нужны. И все. Я так попал тогда. Машину, квартиру продал — все вообще.

— И как же поднялись?

— Знаете, мне это даже нравится, — усмехается Уткин. — Когда такое случается, очень быстро понимаешь, кто тебе друг, а кто нет. Как поднялся? Позвонил по номерам в телефонной книжке, прямо подряд звонил: так и так, выручайте. Ну и все. Ребята дали денег. А уже через полгода я все отдал. Без проблем.

— А почему бы вам было в суд не подать? Не потребовать компенсации?


Леня заразительно хохочет смехом взрослого человека, который разговаривает с ребенком.

— Как вы себе это представляете? Я пока буду судиться, столько денег потеряю и ничего не докажу. Это бессмысленное занятие просто — бороться за какую-то абстрактную справедливость. Лучше я это время потрачу на то, чтобы новое дело запустить. И нервы сберегу, и дело сделаю. Вы видите, как тут все устроено? Здесь нельзя ни у кого ничего просить. Надо рассчитывать только на свои силы. Мы же в России живем…